Эх, жар-суховеи, пар-береза на спине!
«Попариться еще не удалось (только что вернулся из Москвы),— сообщает в своем письме Федор Александрович.—Но тороплюсь это сделать, ибо не сомневаюсь в полезности оного. О русской бане мне приходилось говорить в разных сочинениях, но полнее всего в романе «Две зимы и три лета», который Вам посылаю. Есть баня и в «Пелагее», «Деревянных конях» и в последнем романе «Дом».
Итак, повесть «Пелагея». Северное селение. Пелагея, рачительная хозяйка. «Первая завела усадьбу при доме. Баня, погреб, колодец и огород. Все в одном месте, все под рукой».
Разговор между Пелагеей и ее мужем Павлом.
«— У нас баня сегодня.— сказал Павел.— Когда пойдешь? Может, в первый жар?
— В первый.— сказала Пелагея.
И в то утро она два березовых веника исхлестала о себя. Жарилась, парилась, чтобы не только грязи на теле — в памяти следа не осталось от той ночи».
«Банные» строки из повести «Деревянные кони».
«...Дождь не переставал... В конце концов я накинул на себя плащ и пошел затоплять баню: хорошо из нынешней лесной купели да прямо на горячий полок... Бани в Пижме черные, с каменками, стоят рядком неподалеку от реки, под огородами, которые как бы греются на взгорке. Весной бани затопляет, и с верхней стороны против каждой из них врыты бревенчатые быки — для сдерживания и дробления напирающих льдин, а кроме того, от этих быков к баням протянуты еще могучие тяжи, свитые из березовых виц. так что бани стоят как бы на приколе.
Я спросил у Максима: к чему эти премудрости? Не проще ли было бы поставить бани на взгорке, там, где расположены огороды?
— А затем, чтобы веселее жить».
А теперь «банные» фрагменты из романа «Две зимы и три лета» «...Эх, жар-суховей, пар-береза на спине! В Пекашино любили попариться. Бывало, в субботу стукоток стоит за колодцами, у болота (там банный ряд): трещат, хлопают двери, раскаленные мужики да парни вылетают в белом облаке и бух-бух в снежный сумет или в озеринку. И в войну не забывали баню, в самые черные дни топили. А как же иначе, если это и твоя единственная отрада в жизни, и твоя оборона от всех болезней и хворостей?» «...Але? — подал голос Михаил, входя в сенцы.— Есть жар?
— Есть, наверно. Мне с этим жаром-паром не на луну лететь,—
замысловато ответил из бани Егорша.
Горбясь над низким черным потолком, Михаил дотронулся пальцем до каменки — хорошо накачена! — и зашуршал березовым веником.
Егорша панически приподнялся на полку:
— Ты что,— опять будешь устраивать Африку?
— Да, надо немножко кровь разогреть. У меня что-то ухо правое ломит—надуло, наверно, на реке.
...Михаил, приспосабливая к короткому полку свои длинные ноги, попросил:
— Плесни матенько.
Каменка загрохотала, как пушка. Сухой, каленый жар придавил Егоршу к полу.
— Подбрось еще ковшик!
— Ну ты и зверь! Скоро, как мой дедко, в рукавицах хвостаться будешь.
— Давай, давай.
— Да мне-то что — жатко? Вода не по карточкам,— Егорша зачерпнул нъ шата, отступил, пригибаясь, в сторону... Когда немного спала жара, он ползком стат пробираться к двери.
— Ну тебя к лешему! Я еще не грешник, чтобы в таком жару жариться. Пошел на водные процедуры, идешь?
— Говорю, у меня простуда.
Михаил повернулся на бок прошелся веником по спине, потом, упершись ногами в каченые потолочины, еще раз похлестал колени (с осени сорок второго года, с той самой поры, как он пошел в лес, поскрипывает у него в коленях) и наконец, совершенно обессиленный, выпустил из рук обтрепавшийся веник... За стеной у болота раздался всплеск воды — Егорша нырнул в озерину. Михаил поспешно слез с полка, кинул жару.
— Ух, ух! — с суматошным криком ворвался в баню Егорша.— Вот
теперь и нам подавай градусов».
